Один иноземный автор последней трети XVII века, описывая московские пожары, заметил, что беда была не так уж велика, если дом и сгорит, потому что имущество хранилось в подвалах, а дом на следующий же день можно было купить готовым на рынке, разобрать, перевезти на пожарище и, сложив снова, поставить на прежнее место без особых расходов.
Тушение пожара в Москве в XVI веке. С миниатюры того времени
Замечание, будто гибель целого дома от огня была «невеликой бедой» для обывателя Москвы, разумеется, нельзя принимать как действительный факт. Конечно, у хозяев побогаче различное добро и запасы продовольствия, хранившиеся в подклетах, даже в очень сильные пожары могли остаться не тронутыми или почти нетронутыми огнем. Совсем иначе обстояло дело с посадско-слободской беднотой, а ведь ее в столице было более чем достаточно. У таких владельцев огонь «в одночасье» пожирал буквально все скудное достояние без остатка: избенку с ее подпольем, где и без того мало что было хранить, какую-нибудь незамысловатую дворовую пристройку, зачастую единственную коровенку или разбитую на все ноги клячу. Такие погорельцы иногда в лютую зимнюю стужу оставались просто на улице. Правительство далеко не всегда протягивало погорельцам руку помощи, а если и делало это, то преимущественно в виде отсрочки денежных платежей. Первый случай оказания погорельцам правительственной помощи относится, по-видимому, к 1591 году, когда после жестокого пожара, по распоряжению Бориса Годунова, было роздано, как это видно из записи в одной из переписных книг Посольского приказа, «гостиной и суконной и черным сотням, у которых дворы погорели, на дворовое строение взаем из государевы казны 5.000 рублей до государева указу». Без такого пособия многие бедные слобожане, не имея возможности отстроиться после большого пожара, оставляли «впусте» свои дворы и превращались в захребетников. Но, действительно, в силу многовековой в своем роде «привычки» вообще к частым пожарам москвичи сравнительно равнодушно, в особенности на взгляд иностранцев, говорили о пожаре, истребившем сотню-другую дворов; большим, оставлявшим по себе память пожаром, в Москве считался такой, который уничтожал несколько тысяч дворов. От «великих» пожаров, вроде пожара 1547 или 1626 года, жители Москвы потом долго вели счет времени.
В старой Москве, в местности между нынешними Трубной площадью и Петровскими воротами, где теперь Петровский бульвар, существовал большой «лубяной торг». Здесь под башней Белого города протекала под аркой река Неглинная; глубокая арка, по старинной терминологии, именовалась «трубой», откуда и вся местность получила название «что на трубе». «Лубяной торг» очень подробно изображен на чертежах-планах Москвы XVII века, начиная с Годуновского плана 1605 года. На этих зарисовках видны срубы, целые дома с окнами и крыльцами, штабели бревен.
Лубяной торг на Трубе в Москве в XVII веке. С акварели А.М. Васнецова
Другой «лесной торг» находился между Мясницкими и Покровскими воротами, около Поганого пруда (ныне Чистые пруды). И в других частях столицы существовали такие «лесные торги», причем для торга лесными материалами выбирались пустые места, по возможности около воды.
Тяжела была для слобожан пожарная повинность, За счет населения слобод содержались (со второй половины XVII века) пожарные обозы, на средства же слобожан — главная городская пожарная команда, состоявшая из стрельцов, снабжалась водоналивными трубами, баграми, топорами и другими пожарными инструментами.
На городских караулах стояли стрельцы, но караульные избы строились средствами слобожан, равно как и решетки, которыми на ночь запирались московские улицы. На средства слобожан при Земском приказе несли дежурство 75 человек ярыжных, как назывались тогда низшие полицейские служители; на Приказном же дворе дежурили 6 извозчиков; около Тюремного двора стояло 18 сторожей, содержавшихся на средства слобожан на кружечных дворах сидело 29 целовальников, в различных приказах — 52 целовальника, в таможне — 16; затем слобожане должны были держать своих людей на Денежном дворе, у иноземных послов для закупок продовольствия и т.д. В общем, слобожане каждый год на свой счет содержали на разных службах по городу не одну сотню человек, платя им «подможные деньги». Само собой разумеется, что «пожиточных» слобожан не обременяли такими повинностями, как устройство мостовых, тушение пожаров, ночные караулы в стужу и дождь у решетки и пр. Все это на основании разверстки, делаемой слободским сходом, исполняли «меньшие», то есть все та же слободская беднота.
Упомянув выше об извозчиках, принадлежавших к низшим слоям «черных» слобод, не мешает сказать несколько слов о московском городском транспорте того времени. Основным транспортом в Москве были извозчики, часть которых, употребляя позднейшую терминологию, составляли ломовые, специально перевозившие тяжелые клади не только по городу, но иногда и за город на дальние расстояния. Чисто московской особенностью были легковые извозчики (их не следует смешивать с ямщиками), совершенно неизвестные в Западной Европе, как это отметили иностранцы, побывавшие в Москве. Они отмечают также необычайную дешевизну и быстроту легковых извозчиков и ту подробность, что, проехав за грош определенное пространство, извозчик не ехал дальше, пока не получал следующего гроша.
Службы, падавшие на «пожиточных», тоже имели свою оборотную, невыгодную сторону: они не оплачивались ни из казенных, ни из слободских средств, а вместе с тем отвлекали от занятий торговлей и ремеслами. Для отбывания подобных служб слобожанам приходилось, конечно, выбирать людей «пожиточных», то есть тех, из среды которых само правительство стремилось привлечь людей на свою службу. Записывая таких людей в привилегированные сотни, правительство выдавало им жалованные грамоты. На основании их они были освобождаемы от податей, которые несли черные сотни, так как дворы их были «обелены».
В результате этого слободы в отношении исполнения всяких повинностей «пустели», а расходы чернослободцев еще больше увеличивались. Обремененные тяжестью всевозможных служб и платежей, чернослободцы не раз подавали слезные челобитья, в которых указывали на разорение, на невозможность отправлять повинности при таком положении дел. В середине XVII века они добились, наконец, того, что правительство разрешило собирать средства со всех слободских дворов, кому бы они ни принадлежали. Однако привлечь беломестцев к несению слободских служб чернослободцам все-таки не удалось.
Тяглое население московского посада, теснимое верхними слоями столичного купечества, терпело не меньше, если не больше, от конкуренции жителей нетяглых слобод. Население последних торговало и промышляло на посаде, но не несло общепосадского тягла, как «обеленное», и, следовательно, было поставлено в лучшие условия, чем чернослободцы. Это обстоятельство привлекало в частновладельческие и монастырские слободы много торговцев и ремесленников. К середине XVII века рост привилегированных поселков принял такие размеры, что со стороны посадских тяглых людей последовал ряд упорных требовательных жалоб и челобитий, подкрепляемых, как увидим дальше, выступлениями и другого, более активного характера.
Помимо конкуренции «обеленных» обитателей слобод, промыслы и торговля чернослободцев очень страдали также и от конкуренции стрельцов — людей военных, живших отдельными слободами и имевших большое значение в общественно-политической и хозяйственной жизни допетровской Москвы.
Предыдущая | Оглавление | Следующая