Глава IV
Слободский быт
Гончарная слобода, о зажиточности которой ходила молва, будто «в Гончарах живут мужики богаты, гребут золото лопатой», не дает, разумеется, должного представления о внешнем виде и быте всех слобод, составлявших московские посады в XVI—XVII веках. Еще меньше можно судить о них по несомненно богатой Кадашевской слободе, с ее хоромами, каменным «двором» и таким храмом, как церковь Воскресения.
Даже в последние десятилетия XVII века только ближайшие к Кремлю части Москвы имели определенно выраженный городской характер. Это ядро городского поселения со всех сторон облегали слободы, своим внешним видом напоминавшие села, что особенно относится к многочисленным «черным» слободам в черте Земляного города и к выселкам за его валом.
Дворы слободских жителей обычно были небольших размеров. Ямские дворы занимали совершенно одинаковое пространство 15X15 сажен, да «в огороде и в обменнике» 25 сажен по длиннику и 15 в поперечнике; вблизи лежала пашня; это еще больше придавало поселку деревенский вид. Стрельцы, от рядовых до пятидесятников включительно, могли получить в Москве только от 25 до 42 квадратных сажен земли на двор, в зависимости от размера слободы и чина.
Улицы в отдаленных слободах были немощеные, жилые постройки деревянные, зачастую простые бревенчатые избы, даже курные. Крыши были сделаны из теса или крыты берестой, соломой, что окончательно было запрещено только в 1753 году; дымовые трубы сложены из досок. В некоторых постройках встречалось по два яруса на подклете, но последний редко бывал каменный. Очень мало было больших («красных») окон со слюдой, а тем более со стеклами; окна были маленькие, затянутые промасленным холстом. Наряду с этим часто встречались окна, через которые, за отсутствием дымохода, дым выводился прямо наружу; такие окна изнутри закрывали просто отодвигаемым в сторону ставнем (волоковые окна). Далеко не во всех московских слободах даже в конце XVII и начале XVIII века церкви были каменные.
Трудовая жизнь в московских слободах начиналась рано: летом вставали с восходом солнца, а зимой — часа за два-три до рассвета. Около полудня был обед, а потом традиционный отдых.
Условия труда для большинства слобожан были в общем нелегкие, а заработки простых работных людей невелики. Об этом, между прочим, свидетельствует и характерная старинная поговорка: «Плотнику — копейка, уговорщику (подрядчику) — рубль». О невысоком жизненном уровне низов московского населения, состоявшего из мелких слободских ремесленников и работных людей, говорят и другие народные изречения, вроде: «В Москве густо звонят, да жидко едят». Трудно жилось чернослободскому люду, но еще хуже было положение пришлого населения. Нужда гнала людей в огромный город, издали казавшийся таким богатым и хлебосольным. «Была бы догадка, а в Москве денег кадка», «В Москву иттить — только деньгу добыть»,— подбадривали себя какие-нибудь погорельцы, отправляясь на заработки в столицу. Но для большинства из них быстро наступало разочарование, так как оказывалось, что «в Москву бресть — последнюю копейку несть». Прожив ее, приходилось, чтобы не умереть с голоду, тянуть не год и не два лямку кабального труда.
Насколько просто было в те времена бедному человеку из низов формально очутиться в кабальной зависимости, видно из расспроса Ивана Васильева, дворового человека дьяка Саввы Зверева, взятого в Разрядный приказ по извету своего хозяина. Вот что поведал Васильев на допросе.
Тридцать лет тому назад, после смерти своего отца, он, Ивашко Васильев, родом нижегородец, ушел из Нижнего в Кострому и кормился своей работой по разным монастырям. В 1646 году Васильев ушел в Вологду и, живя у вологодского епископа, «работал в хлебне и как де приехал на Вологду дьяк Савва Зверев, и тот де Савва, зазвав его к себе на двор и напоя его пьяного, взял на него служилую кабалу в Губе и женил де его в Вологде на посадской женке на вдове на Катерине, и та женка, а его Ивашкова жена, на Вологде сбежала от него Саввы безвестно; и в нынешнем де в 7156 (1648) году бил де его Савва про жену свою не за дело палкою и бороду выдрал, и он Ивашка, не перетерпя от него побой, ушел у него на улицу и сказывал за собою государево слово, а за ним де Ивашком государева слова никакого нет и никакого не ведает и на Савву Зверева пожогом не похвалялся… и марта в 31 день, дьяки, слушав Ивашковых распросных речей, велели его Ивашку отдать Савве Звереву по-прежнему в холопство, отводил подьячий Янка Чертенков с стрельцами». Это дело — вовсе не редкое — служит яркой иллюстрацией по существу бесправного положения некогда свободного работного человека, обманом превращенного в холопа. Доведенный до отчаяния, Иван Васильев, подобно другим, решился объявить за собой страшное «государево слово и дело»; он знал, что его непременно возьмут для допроса в приказ, где он надеялся найти управу на своего хозяина. Надежда Васильева не оправдалась, но отделался он легко, так как обычно за ложное объявление «государева слова» виновному полагались по меньшей мере батоги, если не кнут. Издание нового законодательного кодекса — «Уложения» (январь 1649 г.) нисколько не смягчило положения холопов и кабальных людей. Что же касается законодательства предшествующего периода, то оно «так складывалось для вольного человека, что ему оставалась только птичья свобода, свобода не на земле, а на воздухе. Если он еще не был покабален сегодня, это неизбежно должно было случиться завтра. Если ему посчастливилось получить отпускную от одного господина, то другой уже его подкарауливал и непременно занимал место своего предшественника… Наиболее удачливые из вольных людей поступали на разноименные государевы службы: стрелецкую, казачью, рейтарскую и т.д. Кто стоял на распутье, бессильными руками продолжал цепляться за призрак свободы, тех подкашивало насилие, те гибли жертвами охоты за ними в буквальном смысле, тех сильные люди ловили, заковывали в «железо» и обращали в подневольных работников. При этом закон был скорее на стороне поработителей, чем порабощенных». Вполне естественно, что люди, задавленные бесправием и тяжелым трудом, не обеспечивавшим им хотя бы сносного прожиточного минимума, искали утешения а чарке вина. По другой причине не брезговали ею и люди с достатком, а потому потребление вина (водки) в слободах было широко распространено. Продажа водки в XVI веке была монополизирована правительством и производилась в кабаках. Сто лет спустя (в 1652 году) правительство всюду сосредоточило продажу водки в Кружечных дворах. Эти винные склады отпускали водку в розницу только большими мерами — кружками или ведрами. Правительство регулировало потребление водки, поскольку это не шло вразрез с интересами казны.
Однако запретительные требования правительства были малодейственны. Хотя Кружечный двор не отпускал отдельным лицам любого количества водки и в любое время, в продаже всегда имелось наряду с казенным «корчемное» вино, ускользавшее от правительственного контроля. Бояре, духовенство и торговые люди высшего ранга имели право курить вино «для себя» на дому, и весьма нередки были случаи, когда полученное таким способом вино поступало в продажу.
Скоморохи. Русский кукольный театр в XVII веке. С гравюры того времени
К тому же правительство в интересах казны поощряло вообще потребление водки. Головы и целовальники, выбиравшиеся для продажи казенного вина, целовали крест приумножить кабацкие доходы, «с прибылью против прошлого лета»; относительно этого им разрешалось «действовать бесстрашно», за прибыль ожидать государевой милости и «в том приборе никакого себе опасения не держать», а главное «питухов не отгонять». Поощряемые таким образом, целовальники действовали не за страх, а за совесть.
Конечно, далеко не все слобожане всегда пили только с горя. Вино было спутником и веселых минут их жизни. К таковым принадлежали, между прочим, дни так называемых престольных праздников. В каждой слободе, как правило, была хотя бы одна церковь в честь какого-либо святого. В иной слободе было две-три церкви и столько же престольных праздников, в силу чего на одной слободской улице (в приходе) был праздник, а на другой — будни. Отсюда и повелась пословица: «И на нашей улице будет праздник».
Предыдущая | Оглавление | Следующая