Телеграм-канал «Классика», посвящённый искусству. Пригласительная ссылка, чтобы подписаться. Каждый день интересные обзоры, музыка, книги, картины, кинофильмы.

Москва

Воробьевы горы

Воробьевы горы издавна считались самым лучшим местом, откуда можно было посмотреть на Москву: великий любитель показывать город М.Н. Загоскин обязательно привозил своих гостей сюда, и до сих пор во всех московских экскурсиях считается обязательным посещение Воробьевых гор.

Интересные метаморфозы происходили с названием этой знаменитой московской местности. Воробьевыми горами они именовались, возможно, еще с XV в., когда великая княгиня Софьи Витовтовна купила здесь село у некоего попа Воробья – поповское село Воробьево.

Набережная Москвы-реки на Воробьёвых горах

Набережная Москвы-реки

В советское время они стали называться Ленинскими, хотя официального постановления об их переименовании не было. Рассказывают, что один из советских чиновников перечеркнул на проекте афиши праздника в честь очередного конгресса Коминтерна название «Воробьевы» и написал «Ленинские», с тех пор они так и назывались. После исчезновения советского государства они опять стали Воробьевыми и опять без формального одобрения свыше. Только в 1999 г. имя Воробьевы горы появились на карте, но не города, а метрополитена – переименовали станцию «Ленинские горы».

Иногда название Воробьевы горы понимается буквально: здесь якобы было много воробьев, т.к. село окружали обширные плодовые сады. Но представляется наиболее вероятной версия с попом Воробьем; ранее у русского народа были в ходу самые разнообразные прозвища, иногда весьма неблагозвучные для нашего уха – скажем, родоначальника Романовых и многих других аристократических русских фамилий называли Кобылой, а вот сына его Семена прозвали, может, и по делу, Жеребцом. Недавно появилась и еще одна версия объяснения названия: от прозвища племянника боярина Андрея Кобылы, родоначальника многих известных фамилий, в том числе Романовых, Кирилла Воробы.

Воробьевы горы по сути дела вовсе не горы, а высокий обрывистый берег (недаром на старинных картах они называются Воробьевыми кручами) Москвы-реки, образованный краем Теплостанской возвышенности, части доледникового рельефа, высотой до 220 м над уровнем моря и 80 м над урезом реки. Высокий обрыв во многих местах сильно прорезан глубокими оврагами и оползнями, на склоне часто встречаются выходы ключей и родников. Основание склона сложено глинами, осадочными породами, образовавшимися в так называемый юрский период, т.е. примерно 150 миллионов лет назад. Территория Москвы была залита морем и в продолжение более чем 50 миллионов лет в этом море накапливались осадочные породы, на них наложились породы мелового периода (около 100 миллионов лет назад), когда море отступило, плоская поверхность морских осадков стала подвергаться внешнему воздействию и их перекрыли ледниковые отложения.

История Воробьевых гор

Как и многие высоко расположенные места, эти были заселены с давних пор: тут находится одно из древнейших на территории современной Москвы поселение человека – Мамоново городище дьяковской культуры VIII-VII вв. до н.э. – VI-VII вв. н.э., предков финно-угорских и балтских племен, живших тут до прихода славян.

Село Воробьево и Воробьевы горы много раз упоминаются в исторических документах. В 1451 г. Софья Витовтовна, вдова великого князя Василия I, отказала село внуку своему, будущему дмитровскому князю Юрию: «А из Московских сел даю ему свои прикуп, село Поповьское Воробиево...» Князь Юрий Васильевич в 1472 г. завещал село племяннику, великому князю Ивану III, от которого оно уже перешло к старшему в роде – сыну Василию III, от него к царю Ивану Грозному и потом к его старшему сыну Ивану, погибшему от рук отца: «Да сына же своего Ивана благословляю своим царством Руским, чем мя благословил отец мои, князь великий Василей, и что мне бог дал. Даю ему город Москву, с волостми, и станы, и с путми, и с селы, и с торги, и с лавками, и с дворы гостиными... Да ему ж даю... село Воробьево...» Надо заметить, что село наследовалось в числе наиболее ценного имущества.

Воробьево, очевидно, издавна было облюбовано для отдыха – недалеко от города, высоко, прекрасно расположено. Возможно, что еще Софья Витовтовна выстроила тут царские хоромы, и с того времени Воробьево часто упоминается в рассказе о московских великих князьях и царях. Так, например, в 1527 г. летопись сообщила о том, что великий князь Василий III жил в Воробьеве до Успения (т.е. до 14 августа ст. ст.). Когда он заболел на охоте под Волоколамском, он приказал привезти себя в Воробьевский дворец, где провел два дня, страдая от боли. Отсюда его стали перевозить через наплавной мост, который обломился, но князя удалось вызволить и переправить у Дорогомилова в Кремль, где он скончался 3 декабря 1533 г.

Сын его Иван IV вместе с семьей и знатными боярами спасался в хоромах на Воробьевых горах во время страшного московского пожара 21 июня 1547 г.: он начался у церкви на нынешней Воздвиженке, сильный ветер разнес огонь по городу: «и промчеся огнь», его перекинуло в Кремль, где вспыхнул верх Успенского и Благовещенского соборов, занялись и другие здания. По словам летописца, «железо яко олово разливашаеся и медь яко вода растаяваше». Вот еще живое описание Карамзина: «Вся Москва представила зрелище огромного пылающего костра под тучами густого дыма. Деревянные здания исчезали, каменные распадались, железо рдело, как в горниле, медь текла. Рев бури, треск огня и вопль людей от времени до времени был заглушаем взрывами пороха, хранившегося в Кремле и в других частях города. Спасали единственно жизнь; богатство, праведное и неправедное, гибло. Царские палаты, казна, сокровища, оружие, иконы, древние хартии, книги, даже мощи святых истлели». Митрополита Макария стали спускать на веревке с кремлевской стены, но веревка оборвалась, митрополит сильно расшибся, и его, «еле жива», переправили в Новоспасский монастырь. По преданию, пожар предсказал Василий Блаженный, за день до него плакавший перед церковью Воздвиженья, у которой он и начался.

С царем Иваном IV, смотревшим на бушующее море огня, произошел нравственный переворот: «Господь наказывал меня за грехи то потопом, то мором, и все я не каялся, наконец бог наслал великие пожары, и вошел страх в душу мою и трепет в кости мои, смирился дух мой, умилился я и познал свои согрешения». В Москве разнесся слух, что в пожаре виноваты князья Глинские, и толпа черни, возбуждаемая боярами, ворвалась в Успенский собор, выволокла оттуда Юрия Глинского и тут же растерзала, а на третий день разбоя она направилась в Воробьево с требованием выдать цареву бабку Анну Глинскую с сыном Михаилом, которая якобы вынимала сердца из людей, мочила в воде и той водой, летая сорокой над городом, кропила его, отчего и возникли пожары. Молодой царь сумел убедить разгоряченную толпу в том, что в Воробьеве Глинских нет и мятежники разошлись, но, правда, вскоре власти отыгрались: царь «повеле тех людей имати и казнити».

Воробьевы горы часто подвергались и нападению врагов Московского государства. При Василии III оно испытало нашествие крымского хана Магмета-Гирея, который, «забыв свои клятвы правду», захватил Коломну, подошел к Москве, сжег Николо-Угрешский монастырь и село Остров, а под самим городом «иные Татарове и в Воробьеве в великого князя селе были и мед на погребах великого князя пили». Тогда великий князь спасся от них, сидя в стоге сена.

В 1571 г. на Москву напал хан Девлет-Гирей. Иван Грозный в страхе покинул столицу, крымцы в праздник Вознесения зажгли предместья города и в три часа Москва выгорела вся, сам же Девлет-Гирей взирал на уничтоженный город с Воробьевых гор.

Через двадцать лет побывал тут крымский хан Казы-Гирей, также попользовавшийся царскими медами: «...безбожный же царь к вечеру прииде в Царское село Воробьево, от града яко поприща три, тамо же бе горы превысоки». Однако после сражения с московскими войсками под предводительством Бориса Годунова хан порешил за лучшее не испытывать судьбу, и, как рассказывает летопись, стоя на обрыве Воробьевых гор, «оттуду же узре красоту и величество града, и великие каменоградные стены, и златом покровенные церкви, и Царския досточюдныя, двоекровныя и трикровныя палаты; паче же слыша тресновенный гром, иже бысть от великово во граде и из Обителей пушечного стреляния», бежал от Москвы. В знак победы Борис Годунов основал Донской монастырь – там, где в его лагере, в обозе, находилась икона Донской Богоматери.

В Смутное время на Воробьевы горы бежал гетман Ходкевич после решительной победы Кузьмы Минина над поляками в Замоскворечье: «Гетман же Хоткеевичь, видя своих избранных множество побыенных от воиньства православных, убояся, пометав вся своя, побеже. Православнии же, гнавше по них, многих избишя, возвратишася с великою победою, вземше вся запасы их и оружиа, и вся имениа их побравше, во своя станы внесошя. А гетман со оставшимися роты ста на Воробьеве горе», откуда он отступил к Можайску.

Воробьевы горы были одним из пунктов предполагаемой обороны русских войск против армии Наполеона в 1812 г. Но позиции под городом оказались неудобными, и армия Кутузова оставила Москву.

Территория и достопримечательности

Местность Воробьевых гор описывается, начиная с бывшей Калужской заставы (теперь площадь Гагарина) на Камер-Коллежском валу, от которого шли несколько шоссе, в том числе Воробьевское, проложенное по бровке возвышенности, обрывающейся к Москве-реке. Шоссе в 1981 г. было переименовано в улицу Косыгина в память умершего тогда долголетнего премьера.

Набережная Москвы-реки ночью

Набережная Москвы-реки ночью

Недалеко от Калужской заставы находилась Мамонова дача, как прозвали москвичи большую усадьбу по фамилии ее владельца, будоражившего воображение жителей города, графа Дмитриева-Мамонова, затворником прожившего здесь несколько десятков лет.

Мамонова дача

Усадьба Дмитриева-Мамонова (Мамонова дача)

Часть территории этой усадьбы в 1930-х гг. была отдана советским правительством физику Петру Леонидовичу Капице под строительство Института физических проблем.

В 1921 г. он начинает работу в Кембриджской лаборатории всемирно известного физика Э. Резерфорда. Там Капице предоставляется прекрасно оборудованная лаборатория, где он получает важнейшие экспериментальные результаты, исследуя сильные магнитные поля и низкие температуры. Работы Капицы получают большую известность, он становится членом престижного Лондонского королевского общества, профессором Кембриджского университета. Как бывало и раньше, 1 сентября 1934 г. П.Л. Капица приехал в СССР для чтения лекций, но власти внезапно запрещают ему вернуться обратно в Англию, где осталась семья и любимая работа. Капица настолько тяжело переживал все это, что был близок к самоубийству, но его английские друзья согласились передать оборудование лаборатории в Москву, и 23 декабря 1934 г. было подписано постановление советского правительства о строительстве в Москве института, где Капица мог бы продолжать свои исследования.

Институту было отведено то место на Воробьевых горах, которое первоначально предназначалось для посольства Соединенных Штатов, но ему отдали только что построенный жилой дом на Моховой, и в следующем году развернулись строительные работы по возведению зданий института. Крупные и малые вопросы строительства не решались без непосредственного участия П.Л. Капицы и он часто протестовал против попыток архитектора использовать классицистические мотивы в новых зданиях, что было почти директивным в то время. Стройка проходила ударными темпами, комплекс зданий института был начат в начале 1935 г. и закончен уже к концу того же года, но потом начали устанавливать оборудование, причем в уже отделанные помещения, пробивая каналы для проводки, коммуникаций и т.д. Открытие Института физических проблем состоялось в 1937 г.

В институте были проведены выдающиеся работы по исследованию низких температур, но Капица отказался работать над атомной бомбой, и после войны его выгоняют из его же института, уполномоченный Берии решает все вопросы, новый директор А.П. Александров водворяется с семьей в дом Капицы, построенный для него на территории института.

Капица, однако, не сдается – в дни языческого поклонения Сталину во время его 70-летия он осмеливается не присутствовать на ритуальных торжественных заседаниях ни в Академии наук, ни в Московском университете, и его отстраняют от преподавания. После смерти диктатора Капицу вернули в институт, возобновились его научная работа, знаменитые «капичники», как назывались семинары Капицы, но он остался таким же самостоятельным и неуправляемым – в августе 1973 г. вопреки настойчивым уговорам президента Академии наук Келдыша он отказался поставить свою подпись под осуждением А.Д. Сахарова, где «красовались» подписи 40 академиков, клеймивших его позором.

Сейчас в двухэтажном здании у небольшого пруда в глубине институтской территории, где жил П.Л. Капица, находится мемориальный музей.

За аскетичным зданием Института физических проблем стоит великолепное здание другого института – химической физики, занимающего замечательный памятник Москвы эпохи классицизма – так называемую Мамонову дачу.

Центр этого здания выделен шестиколонным ионическим портиком с полукруглым окном мезонина и купольной ротондой. Боковые флигели соединены с центральным объемом переходами.

Историю усадьбы впервые подробно исследовал и сделал о ней доклад в 1922 г. член комиссии «Старая Москва» Н.С. Пучков. Это место долгое время принадлежало фамилии Салтыковых: в архиве Министерства юстиции Пучков обнаружил первое упоминание о нем, датируемое 1635 годом, когда усадьба была приобретена боярином Борисом Михайловичем Салтыковым. Это он вместе с братом Михаилом интриговал против женитьбы царя Михаила Федоровича на Марии Хлоповой, оговорив ее в опасной болезни. Ее сослали в Тобольск, но потом выяснилось, что Хлопова была вполне здорова: «И изысканы быша таковии: тии же окаяннии Михайловы дети Салтыкова, два брата, цареве матери племянники, Борис да Михайло, повинушася о сем, яко сего ради тако сотворихом, понеже нам удаленом быти царева лица и сана своего лишитися».

Сын Михаила Салтыкова боярин Петр, ровесник царя Алексея Михайловича, был очень близок к нему. Его хвалили за редкое благоразумие, верность, и потому царь поручил Петру Салтыкову важный Малороссийский приказ и доверил участвовать в низложении патриарха Никона.

Его сын Алексей Петрович Салтыков был пожалован в бояре в 1682 г., а в 1713 г. назначен московским губернатором; впрочем, он задержался не надолго, т.к. его обвинили в злоупотреблениях.

Род Салтыковых владел усадьбой до 1709 г. – тогда ее получил в результате обмена подполковник Преображенского полка князь Василий Владимирович Долгоруков, в своей карьере переживший несколько падений и взлетов, живой пример непостоянства придворной жизни. Во времена Петра он был одним из ближайших его помощников, отличился в Полтавской битве и при торжественном въезде победителей в Москву ехал по левую сторону от царя, в то время как Меншиков по правую; в 1718 г. из-за причастности к делу царевича Алексея его лишили чинов, орденов, имения и сослали в Казань. Екатерина I возвратила его, а Петр II сделал генерал-фельдмаршалом и пожаловал 1000 душ; однако императрица Анна Иоанновна из-за дерзких выражений его жены в свой адрес конфисковала все его имение и сослала в Соловки, а Елизавета Петровна вернула ему чин и назначила президентом Военной коллегии. Герцог де Лирия, испанский посол в России, так писал о Долгорукове: «Человек умный, храбрый, честный и довольно хорошо знавший военное искусство. Он не умел притворяться и часто доводил искренность до излишества; был отважен и очень тщеславен; друг искренний, враг непримиримый... Он жил благородно, и я поистине могу сказать, что это такой русский вельможа, который более всех приносил чести своему отечеству».

В 1744 г. В.В. Долгоруков продал Васильевское, как стала называться усадьба, князю Василию Михайловичу Долгорукову, другому московскому губернатору, более чем на полстолетия позже А.П. Салтыкова. В.М. Долгоруков сделал блестящую военную карьеру: начал службу 13 лет, а уже в 14 участвовал в штурмах Перекопа и Очакова; при Екатерине II его назначили командовать армией для завоевания Крыма, что он и исполнил блистательно. За этот подвиг Долгорукий получил приставку Крымский к своей фамилии, шпагу с алмазами, 60 тысяч рублей и бриллиантовые знаки ордена св. Андрея Первозванного; но обидевшись, что ему не дали звания фельдмаршала, предпочел остаться не у дел, пока в 1780 г. не был назначен в Москву главнокомандующим.

В.М. Долгоруков-Крымский пользовался любовью москвичей, был горяч, но справедлив. Как бывает часто, жители столицы ценили в своем начальнике не столько знание законов и верность им, сколько патриархальное обхождение и справедливость: Долгоруков сам сознавался в своей неопытности, но искренне старался быть беспристрастным: «отечески творил суд и расправу по своему разумению; доступ к нему был всегда свободен, и даже во время припадков подагры, в халате, он принимал просителей, лежа на диване». «Он жил по-русски, хороший был хлебосол, щедрый человек и всем благоприступен. Москва долго о нем плакала, тужит и доныне при всяком сравнении с заступающим его место»,– вспоминал государственный деятель и поэт И.М. Долгоруков.

Через два года после назначения Долгоруков-Крымский скоропостижно умер и был похоронен в своем подмосковном имении Полуектово-Волынщина, где и до сих пор стоит прекрасный усадебный дом, окруженный полукругом флигелей.

Поэт князь Ю.А. Нелединский-Мелецкий написал такую эпитафию ему:

Прохожий, не дивись, что пышный мавзолей

Не зришь над прахом ты его;

Бывают оною покрыты и злодеи;

Для добродетели нет славы от того!

Пусть гордость тленные гробницы созидает,

По Долгорукове ж Москва рыдает!

При нем Васильевское стало роскошным имением, с большим дворцом, выстроенным в 1756–1761 гг. Согласно найденной историком архитектуры М.В. Нащокиной описи конца XVIII в., в усадьбе находился каменный дом с антресолями, за ним были два пруда, там же стояли и беседки, а также пять турецких каменных «домиков» и «сделаны два корпуса наподобие турецких крепостей», построенные по случаю приема Екатерины II в 1780 г.; в усадьбе также находилось много хозяйственных строений, а «при въезде на двор» располагались два огромных сада – справа регулярный, площадью более 13 тысяч квадратных метров, и слева фруктовый сад более 16 тысяч квадратных метров. В имении была и большая оранжерея, фрукты из которой предлагались москвичам: «В состоящем за Калужскими воротами загородном Его Сиятельства Господина генерал-аншефа и трех Российских орденов Кавалера, Князь Василья Михайловича Долгорукова-Крымского, доме, что называется село Васильевское, продаются красные, белые и зеленые арбузы, разных родов лучшаго вкусу дыни и канталупы, також и другие многие редкие плоды».

Английский путешественник Уильям Кокс побывал у Долгорукова: «...мы остановились в Васильевском, загородном доме князя Долгорукова, который стоит на верхушке холма, у подошвы которого здесь течет, огибая его, река Москва, которая здесь шире, чем в других местах; с холма открывается роскошный вид на обширный город; дом – обширное деревянное здание, к которому мы поднялись по трем террасам... В саду находятся несколько моделей крепостей, которые были им осаждены и взяты, между прочими, модель Керчи и Перекопа».

В своей подмосковной Долгоруков давал роскошные праздники. Об одном из таких, данном в честь тезоименитства наследника престола Павла Петровича, сообщала газета «Московские ведомости»: «...в сих торжествах отменное свое усердие оказал его сиятельство генерал-аншеф и ордена святого Александра кавалер, князь Василей Михайлович Долгоруков, у которого в загородном доме, называемом Васильевское, в оба оные дни, приехав от молебна, по приглашению чрез разосланные печатные билеты, обретающиеся здесь господа сенаторы, генералитет и прочия, как светские, так и духовныя знатные персоны весьма великолепно и богато, с крайним порядком и удовольствием всех, трактованы были, как обеденным, так и вечерним кушанием, за сделанным в одной галлерее фигурным столом на 150 кувертов, в сверх того и в других покоях за несколькими столами, где при питии за высочайший Ее Императорского Высочества здравия, из поставленных в оном доме пушек производилась пальба. В оба ж дни с пятаго часа по полудни начинался бал, на котором, т.к. и за ужинным столами по таковому же приглашению от супруги его сиятельства княгини Настасьи Васильевны, присутствовали знатныя дамы и девицы, и бал, состоя в персонах в двухстах обоего пола, продолжался всегда до совершенного рассвета следующего дня; а между тем беспрестанно подаваемы были служащие к прохлаждению напитки и нынешнего времени фрукты и конфекты. При чем для смотрения столов и бала впускаемы были также в покои купечество и мещанство; а особливо для них сделан был театр, на котором учрежденные от полиции актеры представляли разные комедии, которых бывшия у его сиятельства знатные особы смотрели из галлереи. Как дом его сиятельства, так и проезжая к Москве реке дорога были иллюминованы. А 28 числа в 12 часу пополудни зажжен был фейерверк...»

После кончины В.М. Долгорукова-Крымского Васильевское перешло к его сыну, тоже Василию (таким образом, почти на протяжении всего XVIII в. Васильевским владели трое Долгоруковых разных поколений по имени Василий).

В начале XIX в. усадьба принадлежала князю Н.Б. Юсупову: знаток московских происшествий А.Я. Булгаков сообщал о приеме в Москве принца Оранского: «Устраивается праздник в Архангельском у Юсупова; будет еще обед у Юсупова в Васильевском, когда принц поедет на Воробьевы горы».

Николай Борисович Юсупов был владельцем и другой подмосковной, купленной им в 1810 г., но если Архангельским Юсуповы владели до большевистского переворота, то Васильевское сравнительно недолго принадлежало им.

Н.Б. Юсупов, один из самых богатых людей в России, в молодости много путешествовал по Европе, был знаком с известными людьми, собрал первоклассные произведения искусства. В России он занимал важные должности – был и директором Эрмитажа и императорских театров, в Москве руководил Экспедицией Кремлевского строения, заседал в Сенате и в Государственном совете. Юсупов владел большой усадьбой со старинными палатами в Большом Харитоньевском переулке (№ 21), где одно из строений в 1801–1803 гг. снимал Сергей Львович Пушкин. Сын его побывал у Юсупова в Архангельском и обратился к нему с посланием «К вельможе», вызвавшем противоречивые отклики:

Ты понял жизни цель: счастливый человек,

Для жизни ты живешь. Свой долгий ясный век

Еще ты смолоду умно разнообразил...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Ступив за твой порог,

Я вдруг переношусь во дни Екатерины,

Книгохранилище, кумиры, и картины,

И стройные сады свидетельствуют мне,

Что благосклонствуешь ты музам в тишине,

Что ими в праздности ты дышишь благородной.

В отзывах современников Юсупов, правда, представал несколько в ином виде: «Человек умный, любитель искусств, женщин и шутов», он, по словам Ф.В. Ростопчина, «только и делал, что бегал, чтобы ускользнуть от скуки; обладал большим богатством, имел множество слуг, ненужных любовниц, попугаев и обезьян». Впечатление от посещения Юсупова и отношение к стихам Пушкина выразил еще один современник: «Помню эти огромные залы, убранные во вкусе Людовика XV, множество картин и статуй, множество грубой челяди; наконец, кабинет сибарита, его пресыщенную, сонную фигуру, белый шлафор, и церемонию его пудрения головы. Странно, что Пушкин не нашел в России, к кому обратиться с прекрасными своими стихами». В послепожарное время главный дом, возможно, перестраивался: на фасаде появились позднеампирные декоративные детали, что позволило предположить участие архитектора Д. Жилярди.

В последние годы жизни Юсупова (он скончался в 1831 г.) Васильевское уже не такая роскошная и пышная усадьба, какой она была когда-то. Так, в 1829 г. некий херсонский купец 2-й гильдии И.И. Плет нанимает «дачу Васильевское» на два года с тем, «чтоб в протекающей мимо оной дачи Москве-реке производить мне во все годовое время мойку русских и тонких шерстей и сушку и сортировку оных». В контракте подчеркивалось, что сортировка этих самых «шерстей» должна производиться «в тамошнем господском доме волно наемными по пачпортам людми», а херсонский купец оговаривал, что «и во оном же доме самому мне жить...».

Васильевское 5 мая 1831 г. сдается для проживания М.А. Дмитриева-Мамонова, а в 1833 г. опека над ним приобрела усадьбу у сына Н.Б. Юсупова для того же Дмитриева-Мамонова, и там поселяется этот безумец, чья жизнь трагически закончилась здесь же после почти тридцати лет фактического заточения.

Отпрыск знатного и древнего рода, ведущего свое происхождение от Владимира Мономаха, граф Матвей Александрович Дмитриев-Мамонов уже в молодом возрасте, 21 года, стал обер-прокурором Сената. В 1812 г. на свои средства Дмитриев-Мамонов организовал Целый полк и в чине генерал-майора командовал им в военных действиях, однако получив выговор за то, что его полк, стоя на квартирах, сжег селение, оскорбился и вышел в отставку. Он поселился в своей усадьбе в Дубровицах, а со временем у него появились признаки душевной болезни. Он жил полным затворником, слуги подавали ему питье, еду и платье в его отсутствие и получали распоряжения в письменном виде. Как-то один из слуг, желая увидеть графа, был им обнаружен и жестоко избит. Он добрался до Москвы, подал жалобу, которой дали ход, и над Дмитриевым-Мамоновым учредили опеку.

Он страдал припадками безумия, воображая себя папой и римским императором, но в промежутках обнаруживал полную ясность и глубину ума. Многие из опекунов отнюдь не были добросовестны, а врачи того времени применяли к душевнобольным обычную практику смирительных рубашек и обливания холодной водой, так что граф справедливо жаловался: «Как меня мучили и, муча, обкрадывали!» Умер Дмитриев-Мамонов в возрасте 73 лет, по одной версии скоропостижно, когда шел из спальни в библиотеку, а по другой – от ожогов разлившегося по ночной рубашке и воспламенившегося одеколона.

После смерти Дмитриева-Мамонова осталось громадное состояние: он владел 90 тысячами десятин земли, 15 тысячами крепостных, капитал его достигал почти 200 тысяч рублей, и это не считая драгоценностей почти на ту же сумму. Васильевское перешло к действительному статскому советнику, бывшему московскому губернатору И.С. Фонвизину, дальнему родственнику Дмитриева-Мамонова (его тетка была замужем за И.А. Фонвизиным, отцом писателя). Новый владелец, как и предыдущие, задавал пышные пиры с многочисленными гостями в усадьбе, но, по-видимому, его денежные дела пошатнулись, и он был вынужден сдавать Мамонову дачу в аренду под больницу для душевнобольных доктора Левенштейна, которая занимала ее с 1877 по 1884 г. По воспоминаниям родственников доктора, дом тогда находился в полном порядке, но особенно хорош был парк, полный статуй мифологических героев. Однако И.А. Фонвизин не смог выкупить усадьбу, заложенную в Кредитном обществе, и в 1883 г. ее приобрел садовник Ф.Ф. Ноев, превративший Мамонову дачу в крупное, почти промышленного масштаба, цветоводческое хозяйство, которое было таким известным в Москве, что иногда Мамонову дачу называли Ноевой.

В 1908 г. Московская городская дума обсуждала вопрос о приобретении Мамоновой дачи, но ее остановила высокая цена – 15 рублей за квадратную сажень. Ее удалось снизить до 9 рублей, и в 1910 г. покупка состоялась. В начале 1912 г. было решено превратить Васильевское в сад общественного пользования – привести в порядок парк, разбить дорожки и цветники, построить музыкальную эстраду, кофейню, устроить площадку для лаун-тенниса. Все это требовало немало денег, и в конце концов решили попробовать сначала сдать главный дом внаем под ресторан, однако наступили военные времена и было не до того.

После коммунистического переворота в октябре 1917 г. Васильевское разрушалось все более и более и находилось в отчаянном состоянии, и только после настоятельных обращений архитектора С.К. Родионова к властям имение взял под охрану Главмузей и там был восстановлен относительный порядок.

В 1921 г. во время одного из спортивных праздников члены Коминтерна заинтересовались покинутым дворцом и выразили пожелание устроить там школу и музей физической культуры, на что последовало указание начать ремонт, который тянулся долго и лениво: выломали сгнившие перекрытия да уничтожили редчайшую орнаментальную роспись.

Весной 1922 г. отремонтировали нижний этаж и поместили там приют для детей голодающих, в 1923 г. тут останавливались иностранные гости сельскохозяйственной выставки, а также устроилась чета Луначарских – сам нарком просвещения и его жена, актриса Н.А. Розенель, а 3 августа 1924 г. в Васильевском открыли Центральный музей народоведения, или Этно-парк, в котором демонстрировались предметы быта и промыслов, одежда народов СССР. Музей просуществовал до войны, потом его передали в Ленинград, а здание теперь, как уже говорилось, занимает Институт химической физики Академии наук.

Самое старое строение на Воробьевых горах – это царский дворец, от которого, может быть, еще остались каменные фундаменты. История его начинается с седой старины, со времени великой княгини Софьи Витовтовны. С той поры дворец неоднократно перестраивался согласно нуждам царского двора. Есть свидетельство иностранного путешественника Энгельберта Кемпфера, побывавшего в Москве летом 1683 г., о том, что на Воробьевых горах жили бояре, приближенные ко двору, значит там был целый городок, в котором обосновался царский двор. На Воробьевых горах был и двор патриарха Никона, «собинного друга» царя Алексея Михайловича,– И.Е. Забелин пишет в своей «Истории Москвы», что Никон заложил двор 30 апреля 1657 г. в селе Красном, как прозывалось тогда село Воробьево, и на «окладе» его присутствовал сам Алексей Михайлович, нарочно для этого прибывший на Воробьевы горы.

В конце прошлого века известный архитектор и реставратор Н.А. Султанов случайно приобрел чертежи XVIII в. Воробьевского дворца. Он опубликовал их, сопроводив своим исследованием истории дворца. Это было огромное, даже и по нынешним меркам, здание – высотой около 15 метров и более 160 метров длиной, стоявшее почти на бровке обрывистого холма. На каменном подклете находились два деревянных этажа, завершавшихся крутой крышей. Первое упоминание о княжеском дворце встречается в летописном сообщении 1521 г. о набеге крымцев, а под 1527 годом летописец записал, что великий князь «жил в Воробьеве до Успенья». Есть и известие о том, как в 1547 г., «Юня 1, в 14 час дни, взошла туча с зимнего Западу, и молонья велика, и гром страшен, а загореся от молнии верх терема Воробьевского, и сгорел терем и все хоромы на Царском дворе в Воробьеве».

При царском дворце на Воробьевых горах, как и полагалось, была домовая церковь, которая упоминалась в сообщении о том, как царь Алексей Михайлович 29 мая 1666 г. на именины великой княжны Феодосии Алексеевны слушал всенощную в селе Воробьеве «в хоромех». Дворцовая церковь, освященная в честь иконы Богоматери «Живоносный источник», упоминается и в 1811 г., но позже сведений о ней нет. Была еще и временная, так называемая полотняная церковь Воскресения Христова, упоминаемая с 1675 г., а под 1681 г. есть сведения о деревянной церкви во имя Сергия Радонежского в дворцовом саду.

Конечно, царский дворец много раз перестраивался и обновлялся, в особенности к приездам царей. Известно, что Алексей Михайлович любил бывать на Воробьевых горах, он ходил отсюда в патриаршее село Троицкое-Голенищево.

Историки подмосковных сел Владимир и Григорий Холмогоровы приводят дату строительства последнего царского дворца на этом месте – при царевне Софье Алексеевне в октябре 1684 г. «велено под деревянные хоромы сделать каменные подклеты в длину на 80 сажень без аршина, поперег на 6 саженей с полусаженью, пятьдесят житей, да под те хоромы проезд». Работы производил каменщик Архипка Данилов «со товарищи».

Царевне, однако, не пришлось пожить в новом дворце – вскоре полную власть обрели царедворцы, окружавшие молодого Петра.

Он сюда приезжал и останавливался на несколько месяцев, развлекаясь потешными полками: как-то в Оружейную палату был прислан уже негодный, «из походу из села Воробьева потешный большой барабан, верхняя кожа во многих местах пробита и снуры изорваны...». На Воробьевых горах родилась еще одна любимая петровская потеха – стрельба из пушек. Капитан Степан Зоммер, огнестрельный мастер, построил там небольшую крепость с пушками, стрельбой из которых Петр отметил в 1683 г. свой день рождения.

Известно, что в декабре 1707 г. Петр приезжал на Воробьевы горы для осмотра первой в России зеркальной фабрики – здесь находился исключительный по качеству песок. Воробьевским песком долгое время, еще даже и в XX столетии, пользовались вместо промокательной бумаги.

По словам Корнелия де Бруина, который отсюда, «с высоты дворца Царского», нарисовал панораму Москвы, «в нижнем жилье этого дворца было 124 покоя, и я полагаю, что столько же было и в верхнем. Он обнесен был деревянною стеною; расположен же на высоте горы против Девичьего монастыря, по другую сторону Москвы реки в 3 верстах на запад от столицы».

Он же отметил, что на Воробьевых горах находился «стеклянный завод, на котором делают всякого рода зеркала, между прочим в три аршина с четвертью в вышину». В августе 1709 г. Петр I указал отдать стеклянные заводы, кроме зеркального, на 10 лет англичанину Вилиму Лейду, «для того что он Вилим обещался тот стеклянный завод умножить и выучить тому стеклянному делу русских людей двенадцать человек».

К XVIII в. дворец стал таким ветхим, что при Анне Иоанновне было решено его сломать, но в 1744 г., уже при Елизавете Петровне, в Москву был послан архитектор Бартоломео Растрелли, который осмотрел его и донес, что «верхний апартамент весь обвалился и огнил и никуда не годится и переправить никак не возможно». Тогда предполагали разобрать верх, но за неимением средств так и не сделали. Через восемь лет опять вернулись к мысли о царской резиденции на Воробьевых горах: «...высочайшее намерение изволит иметь на Воробьевых горах немалому строению вновь быть...», для чего было указано все осмотреть и снять «окуратные планы и профили с показанием на некоторое разстояние кругом ситуацы». Через несколько лет посадили березовую рощу и привели в относительный порядок ветхий дворец, предварительно снеся деревянные этажи.

Когда в Москве пышно праздновали заключение мира с Турцией, Екатерина II сначала остановилась в Пречистенском дворце, специально построенном на Волхонке, но он оказался неудобным, и она вскоре переехала в Коломенское, а 25 апреля 1775 г. посетила Воробьевы горы: «После стола в 3 часа Ея Императорское Величество соизволила с дежурными фрейлинами и кавалерами предприять шествие в каретах на Воробьевы горы, куда, по прибытии, Ея Величество соизволила выдти из кареты и гулять по лугу с полчаса времени».

После того как закончились празднества, возник вопрос, что делать с Пречистенским дворцом, и Екатерина приказала перенести его на Воробьевы горы и поставить на каменный этаж старого дворца.

Ухода за ним не было, и вскоре он уже совсем обветшал: английский путешественник Уильям Кокс, бывший в России в конце XVIII в., записал: «Великолепнейший вид на Москву открывается с так называемых Воробьевых гор, где находятся развалины большого дворца, построенного Алексеем Михайловичем». Историк М.П. Погодин рассказывал, что он в молодости, т.е. в начале XIX в., еще видел «остатки дворца Иоанна Грозного».

Окончательно сломан дворец был, вероятно, уже при строительстве храма Христа Спасителя, но фундамент его остался и был уничтожен (возможно, частично) только в начале XX в., когда устраивался резервуар Рублевского водопровода. Закладка его состоялась 10 сентября 1900 г. и газета «Русские ведомости» сообщала, что при работах «мало-помалу были отрыты все стены древнего дворца». Разборка производилась без археологов, и тогда погибли исключительно ценные свидетельства прошлого: как писали в то время, уничтожались и остатки погребений, и белокаменные кресты и детали декоративного убранства дворца...

В конце XIX – начале XX в. город быстро рос: если в 1897 г. в Москве проживало 1039 тысяч человек, то в 1907 г. насчитывалось 1346 тысяч, а в 1912 г. уже 1618 тысяч. Стало ясно, что Мытищинский водопровод, действовавший тогда, не справится с возросшими потребностями – уровень воды в его колодцах сильно понизился, а содержание солей увеличилось. Единственной возможным источником воды для большого города была Москва-река, на которой для водозабора выбрали место около деревни Рублево.

Инициатором и главным организатором строительства был известный инженер Н.П. Зимин. К 1904 г. в Рублеве выстроили водоприемник, насосную станцию, отстойники, фильтры, лабораторию. Вода подавалась в отстойники, где осаждались твердые и сравнительно большие частицы, а далее проходила на так называемые английские фильтры, из мелкого песка и гравия, где отфильтровывались самые мелкие частицы. Была также устроена и химическая очистка коагулянтами и хлорированием. От Рублева вода перекачивалась по 900-миллиметровым чугунным трубам на расстояние в 15 километров на Воробьевы горы, где и построили подземные резервуары. И теперь еще можно видеть надземное их оформление: отделанное крупным рустом здание входной камеры Рублевских резервуаров, к которому ведут несколько маршей лестниц. На верху здания устроили платформу, на которой предполагалось устроить общедоступную смотровую площадку.

Отсюда, с Воробьевых гор, были протянуты две нитки водоводов – одна через Калужскую заставу к Калужской площади, а другая под Москвой-рекой к Большой Царицынской (Пироговской) улице В дальнейшем Рублевскую станцию, которая снабжала почти всю Москву (она давала почти 90% всей водопроводной воды), неоднократно расширяли и модернизировали.

Вместе с устройством водопровода Московская городская дума решила устроить вокруг резервуара парк: в 1900 г. приобрели свыше 70 десятин земли, на склоне предполагалось разбить террасы, проложить дорожки, через овраги сделать мостики, но почти ничего не сделали.

Воробьевы горы задолго до сооружения Рублевского водопровода были сценой грандиозного строительства: их выбрали для возведения храма Христа Спасителя по проекту Витберга.

Карл-Магнус Витберг принял православие под именем Александр, в честь императора, своего покровителя. Архитектор родился в семье шведа, приехавшего в Петербург, и с детства, как сам вспоминал, «большую склонность имел к изящным искусствам». Граф А.С. Строганов помог его поступлению на казенный счет в Академию художеств. Он выделялся большими успехами – получил первую золотую медаль с правом заграничной командировки, которой он, однако, не воспользовался. Остатки некогда великой армии Наполеона 14 декабря 1812 г. покинули пределы России, и император Александр I обнародовал манифест о сооружении храма Христа Спасителя в благодарность «чудесному» спасению государства: «В сохранение вечной памяти того беспримерного усердия, верности и любви к Вере и Отечеству, какими в сии трудные времена превознес себя народ Российский, и в ознаменование благодарности Нашей к Промыслу Божиему, спасшему Россию от грозившей ей гибели, вознамерились Мы в Первопрестольном граде Нашем Москве создать церковь в во имя Спасителя Христа».

Витберг был увлечен идеей постройки храма, но, как писал он, «не занимаясь никогда архитектурой и полагая невозможным успешное решение мое задачи, я со скорбью должен был ограничиться одной идеей». Но посещение Московского Кремля перевернуло его жизнь – он решился сам изучить архитектуру, «чтобы правилам науки подчинить свои мысли» и представить проект храма на конкурс. После трудных лет упорной работы проект был готов. Он понравился самому императору: «Я чрезвычайно доволен вашим проектом. Вы отгадали мое желание, удовлетворили моей мысли об этом храме. Я желал, чтобы он был не одна куча камней, как обыкновенные здания, но был одушевлен религиозной идеей... Вы заставили камни говорить».

Что же представлял собою этот храм? Никто лучше А.И. Герцена, хорошо знавшего художника, не описывал проект: «Храм Витберга, как главный догмат христианства, тройственен и неразделен. Нижний храм, иссеченный в горе, имел форму параллелограмма, гроба, тела; его наружность представляла тяжелый портал, поддерживаемый почти египетскими колоннами; он пропадал в горе, в дикой, необработанной природе. Храм этот был освещен лампами в этрурийских высоких канделябрах, дневной свет падал в него из второго храма, проходя через прозрачный образ рождества. В этой крипте должны были покоиться все герои, павшие в 1812 г., вечная панихида должна была служиться о убиенных на поле битвы, по стенам должны были быть иссечены имена всех их, от полководцев до рядовых. На этом гробе, на этом кладбище разбрасывался во все стороны равноконечный греческий крест второго храма,– храма распростертых рук, жизни, страданий, труда. Колоннада, ведущая к нему, была украшена статуями ветхозаветных лиц... Над ним, венчая его, оканчивая и заключая, был третий храм в виде ротонды. Этот храм, ярко освещенный, был храм духа, невозмущенного покоя, вечности, выражавшейся кольцеобразным его планом. Тут не было ни образов, ни изваяний, только снаружи он был окружен венком архангелов и накрыт колоссальным куполом».

Началась напряженная работа по подготовке к строительству, место для которого выбрал сам архитектор и одобрил император, который называл Воробьевы горы «короною Москвы».

Торжество закладки храма состоялось в холодный, пасмурный день 12 октября 1817 г.; на него собралось почти все население Москвы – около четырехсот тысяч, пятьдесят тысяч войска расставили по пути следования процессии, в которой участвовала императорская фамилия и все московское духовенство. Местом сбора была небольшая церковка Тихвинской иконы Богоматери, стоявшая в лужниковских полях. Отсюда по заново устроенному деревянному настилу все прошествовали к временному мосту на другую сторону Москвы-реки на место закладки.

Часто пишут и говорят, что храм строился на пожертвования, но это грандиозное строительство осуществлялось казной. Сначала были куплены 23 тысячи крепостных, часть которых насильственно согнали на стройку. «Человеческий муравейник напоминали в то время склоны Воробьевых гор,– пишет историк А.А. Шамаро, напечатавший один из лучших очерков по истории храма.– В 1822 г. там работало 1500 человек, в следующем – около 2000, а еще год спустя – свыше 4000. Условия труда и жизни были ужасающими».

Строительство шло очень трудно: Витберг, неопытный в хозяйственных делах, не терпел вмешательства, около такого денежного дела вертелось множество жуликов, и после неожиданной смерти Александра I, неизменного защитника архитектора, ему пришлось худо: к воровству одних присоединились зависть и честолюбие других. Николай I велел остановить стройку и расследовать дело, процесс тянулся десять лет, Витберга признали виновным и сослали в Вятку.

На Воробьевых горах остались лишь разрытый склон и груды камней, подготовленных для фундаментов. Уже значительно позже на месте закладки поставили крест на небольшом постаменте, освященный 12 августа 1912 г., в дни празднований столетия Отечественной войны; в советское время тут стоял лишь облупленный постамент, вызывавший недоуменные вопросы гулявших. Здесь два друга дали клятву всю жизнь посвятить борьбе с несправедливостью, с жестокостью самодержавия, за счастье и права людей. Много лет спустя Герцен рассказывал об этом в «Былом и думах», лучшем мемуарном произведении русской литературы: «В Лужниках мы переехали на лодке Москву-реку... Мы... взбежали на место закладки Витбергова храма на Воробьевых горах. Запыхавшись и раскрасневшись, стояли мы там, обтирая пот. Садилось солнце, купола блестели, город стлался на необозримое пространство под горой, свежий ветерок подувал на нас, постояли мы, постояли, оперлись друг на друга и, вдруг обнявшись, присягнули, в виду всей Москвы, пожертвовать нашей жизнью на избранную нами борьбу. Сцена эта может показаться очень натянутой, очень театральной, а между тем через двадцать шесть лет я тронут до слез, вспоминая ее, она была свято искренна, это доказала вся жизнь наша».

Памятник Герцену и Огареву

Памятник Герцену и Огареву

На этом месте в 1978 г., 11 декабря, был поставлен знак в память клятвы двух друзей, Александра Герцена и Николая Огарева – изогнутая вертикаль из двух частей, символизирующих дружбу двух юношей, и завершающихся двумя светильниками – символами борьбы с самодержавием – журналом «Полярная звезда» и газетой «Колокол». Позади – низкая стенка с барельефами Герцена и Огарева и надписью. Авторы этой композиции – скульптор М.А. Шмаков, архитекторы Р.Г. Кананин и Ю.В. Ильин-Адаев. В оставшихся после строительства храма Христа Спасителя бараках, где жили рабочие, во второй половине XIX в. устроили пересыльную тюрьму: в нее из многих мест свозили преступников, чтобы отсюда партиями их отправлять в Сибирь.

В пересыльную тюрьму каждую неделю приезжал главный доктор московских тюремных больниц Федор Петрович Гааз (или Фридрих Иосиф Хаас, его немецкие имя и фамилия). Уроженец Германии, он поселился в Москве в 1813 г., приобрел хорошую врачебную практику и стал состоятельным человеком, но после того как стал членом комитета попечительного о тюрьмах общества и познакомился с порядками русских тюрем, Гааз оставил практику и отдавал все силы и средства, помогая заключенным, заслужив у них прозвище «святой доктор». Он неустанно боролся за ослабление жестоких страданий заключенных, вступая часто в споры с гражданскими и церковными чиновниками, такими как московский митрополит Филарет, стыдя его и упрекая в том, что он забыл милосердного Христа. Гааз добился отмены приковывания ссыльных к железному пруту, как считалось, «лучшему средству предотвращения побегов», замены тяжелых кандалов легкими, обшитыми сукном или кожей. Гааз присутствовал при отправлении каждой партии заключенных, шел с ними несколько верст и, прощаясь, оделял их нравоучительными книгами и едой.

Здесь же, в пересыльной тюрьме на Воробьевых горах, часто бывал под конец своей жизни и Александр Иванович Тургенев, брат декабриста Николая Тургенева, щедро благотворивший заключенным.

Недалеко от Рублевского резервуара находится популярная смотровая площадка, расположенная на самой высокой точке Воробьевых гор. С правой стороны от нее – лыжный трамплин, который сооружался с ноября 1951 г. и был открыт 1 марта 1953 г., с левой стороны – скромное здание церкви Троицы, бывшей приходской церкви села Воробьево.

В селе, надо думать, первоначально жили те, кто обслуживал великокняжеский, потом царский дворец. Впоследствии оно стало обычным пригородным селом, сохранявшим, однако, тесные связи с городом. Сюда, на Воробьевы горы, часто приезжали горожане: здешние гулянья становятся популярными примерно с первой половины XIX в. Известный московский балетмейстер Адам Глушковский вспоминал, что на Москве-реке были устроены купальни, а «на горах были раскинуты палатки для цыган и торгующих съестными и питейными продуктами; пиво было бархатное, розовое, вино крепкое, хлебное, здоровое, без всякой примеси, так что, выпив стакан, можно было сказать, что оно было дешево и сердито. Сюда каждое воскресенье приезжала богатая купеческая молодежь покутить, выпить винца и послушать цыганских песен. Рано утром и вечером с соседних дач приезжало сюда много хорошей публики для купанья и прогулок на горах; они пили чай». Закладка фундамента для храма Христа Спасителя разрушила эту идиллию, но гулянья на Воробьевых горах возобновились.

А. Ярцев, автор серии статей о прогулках по московским окрестностям (которую давно уже надо было бы перепечатать), опубликованных в газете «Московские ведомости» в 1891, 1892 и 1900 гг., рассказывает, что приехавших на Воробьевы горы встречают «зазывалы», приглашавшие откушать чаю именно у них: «зазывалы очень разнокалиберны: от еле лепечущих детей до еле шамкающих старух». За каждым домом – сад, преимущественно вишневый, и «ранней весной Воробьево представляет прелестную белоснежную пелену цветущего вишенника».

В праздничные дни приезжали надолго, располагались либо на склоне гор, либо в «садочках» местных крестьян, продававших приезжим чай и немудрящую еду. «Садочек окружен акациями,– писал в 1924 г. известный краевед А.Ф. Родин,– в нем столики на 4 столбиках, врытых в землю, такие же скамейки. К чаю подавались всегда расписные чашки (так как стаканы легко лопаются), молоко, яичница, ягоды из своих садов, жареная колбаса... На этих садочках многие крестьяне нажили себе крупные состояния». Над калитками были прибиты грубо намалеванные вывески: «Волна», «Свидание друзей», а над одной их них красовалась вывеска: «Ель да рада», что означало «Эльдорадо» в произношении воробьевских доморощенных рестораторов.

О церкви в селе Воробьеве знали еще в XVI в. Здание ее вначале было деревянным, но оно много раз перестраивалось, пока, наконец, «приходские люди» вместе с причтом не подали прошение: «вместо ветхой деревянной церкви вновь выстроить трехпрестольную каменную и к ней колокольню каменную ж». Преосвященный Августин, управлявший Московской епархией, 16 декабря 1813 г. повелел «храм освятить и святой антиминс (льняной платок с зашитыми частицами мощей, на котором можно совершать богослужение. –Авт.) выдать».

Место алтаря старого храма было отмечено белокаменной плитой, которая лежала недалеко от нынешнего главного входа в храм. Церковное здание, построенное на речном обрыве, обычно по композиции: в ряд с запада на восток поставлены колокольня, трапезная и четверик собственно церкви, с четырехколонными тосканскими портиками и широкой ротондой. Церковь украшена фресками с изображениями преподобного Сергия и святителя Николая, в честь которых освящены придельные храмы. В интерьерах – росписи конца XIX – начала XX в., а иконы относятся к XVIII и XIX вв. С левой стороны стоит несколько вычурное здание крестильни, выстроенное в конце 1980-х гг. Необычно то, что Троицкий храм никогда не закрывался, продолжая работать даже в самые глухие советские времена, и более того, как говорят, даже не был запрещен колокольный звон, доносившийся до Москвы.

Левее церкви, примерно в 100 метрах от нее, на краю обрыва, там, где теперь находится небольшая площадка над уходящей вниз кручей Воробьевых гор, стояло красивое трехэтажное деревянное строение ресторана Петра Крынкина, с террасы которого была видна вся Москва за полями и огородами Лужников. Он работал круглый год, зимой устраивались катанья с гор на лыжах и санках, предполагали даже организовать прогулки по замерзшей Москве-реке на оленях, а летом посетителей доставляли моторные лодки, ходившие каждые полчаса от центра города до Воробьевых гор. Ресторан имел даже свой собственный небольшой пароходик, доставлявший клиентов к подножью Воробьевых гор.

Сохранилось много предреволюционных фотографий ресторана. Внимательно вглядываешься в беззаботных посетителей, сидящих за столиками, мужчин в котелках и фуражках, элегантных женщин в шляпах, украшенных цветами, улыбающихся и совсем не подозревающих, какие беды нагрянут на них скоро... С приходом власти большевиков было не до ресторанов и беззаботной жизни – он долго стоял беспризорным, пока на него не обратили внимание новые власти и не сделали там Главный дом Красного Стадиона, который в советское время сгорел и от него не осталось и следа.

По замыслу руководителя организации, созданной для всеобщего военного обучения (Всеобуч), Н.И. Подвойского, на склонах Воробьевых гор намечалось выстроить целый город из десятков зданий – стадиона на 40 тысяч зрителей, дворца спорта, открытого театра и многих других, так чтобы на всем протяжении от Крымского моста до устья Сетуни образовался Парк имени Революции, где можно было бы проводить различные мероприятия – от спортивных соревновании, театральных представлений, «состязаний на первенство в науке, в искусстве, в изобретениях» до, вероятно, самого главного действа – «сосредоточения мирового мятежа на Воробьевых горах».

В 1920 г. здесь состоялась закладка Всероссийского (потом его назвали Международным) Красного стадиона. Присутствовало 10 тысяч допризывников Москвы, Твери и Петрограда, а также делегаты II конгресса Коминтерна, III съезда комсомола и делегаты «рабочих районов».

Образовали Общество строителей стадиона, которое и постановило переименовать Воробьевы горы в Ленинские.

Вынашивались грандиозные планы постановки десятков отдельных статуй и скульптурных групп, изображавших главные моменты «борьбы пролетариата» и основных его деятелей, начиная с Древнего Рима.

К стадиону предполагалось проложить дороги, по которым доставлять тысячи энтузиастов, задействовать все типы транспорта, и даже самолеты, поднимающиеся с Ходынского поля.

В дальнейшем пришлось отказаться от этой затеи, и все эти предположения, к счастью, не были претворены в жизнь, Воробьевы горы остались почти нетронутыми, только уже в хрущевские времена часть их от так называемой Остроумовской рощи за площадкой крынкинского ресторана, где была дача известного врача А.А. Остроумова, и до Мосфильмовской улицы застроили престижными особняками для партийной элиты. Этот «поселок» по обе стороны шоссе язвительные москвичи прозвали Заветами Ильича.

Самое заметное здание на Воробьевых горах – это Московский университет, старейший русский университет, основанный в 1755 г. Указ о его открытии подписала по представлению И.И. Шувалова императрица Елизавета Петровна 12 января старого стиля, в день св. Татьяны, и с тех пор этот день является праздником всех студентов, за исключением нескольких десятков лет господства коммунистов, постаравшихся вытравить память о нем. Однако Московский университет не самое старое учебное заведение в России. Им можно считать Московскую духовную академию в Сергиевом Посаде, ведущую свою родословную от Славяно-греко-латинской академии, основанной в 1687 г.

Университет сначала помещался на месте нынешнего Исторического музея, где находилось несколько различных учреждений, в том числе Главный комиссариат, хранивший здесь 2 миллиона рублей, весивших более 100 тысяч пудов – это все были медные деньги. Требовался большой ремонт, и только 7 мая 1755 г. университет открыли в его помещении на Красной площади. Однако вскоре выяснилось, что оно тесно, поэтому пришлось нанять дом князя Репнина на углу Моховой и Большой Никитской улиц. В конце концов на Моховую переселился весь университет, для которого Казаков выстроил великолепный дворец, перестроенный Д. Жилярди после пожара 1812 г. Тут университет дожил до того времени, когда ему предназначили одно из восьми высотных зданий, намеченных к постройке в послевоенной Москве, на Воробьевых (тогда Ленинских) горах. Любопытно, что еще в 1775 г. профессора Московского университета просили отвести университету другое «способное место, на котором бы расположить и совсем вновь построить для онаго дом... например, на Воробьевых горах...».

В 1947 г. было опубликовано постановление о постройке в Москве многоэтажных зданий, а в марте следующего года одно из них было отдано университету, и началась грандиозная стройка – огородили колючей проволокой место для нее, выстроили бараки, согнали заключенных. Продолжалась она, учитывая объем работ, недолго – закладка происходила 12 апреля 1949 г., а через четыре года, 29 августа 1953 г. комиссия принимала главное здание и еще 60 отдельных корпусов, общей площадью 220 тысяч квадратных метров, раскинутых на просторной университетской территории.

Авторами проекта были архитекторы Л.В. Руднев, С.Е. Чернышев, П.В. Абросимов, А.Ф. Хряков, инженер В.Н. Насонов, создавшие самое большое университетское здание в мире. Для него смонтировали оригинальной конструкции стальной каркас, весивший 40 тысяч тонн, уложили 170 миллионов кирпичей, десятки тысяч квадратных метров мрамора и гранита. Одновременно со строительством на десятках заводов и фабрик изготавливалось уникальное оборудование – как приборы и научные установки, так и предметы бытовые: мебель, шторы, посуда и прочее. Кроме, так сказать, утилитарных вещей, лучшие скульпторы и художники получили заказы на сотни скульптур и картин. Для университета работали В.И. Мухина, Л.Е. Кербель, С.Д. Меркуров, В.Е. Цигаль, Н.В. Томский, М.К. Аникушин, С.Т. Коненков, Г.Г. Нисский, С.В. Герасимов, Я.Д. Ромас, А.А. Пластов и многие другие, так что здесь, можно сказать, образовался большой музей советского искусства конца 1940 – начала 1950-х гг.

В плане главное здание университета похоже на букву «Ж», в центре которой 32-этажная вертикаль (235 м), справа и слева – 18-этажные студенческие общежития, соединяющиеся с 12-этажными корпусами квартир для профессоров. В главном корпусе – механико-математический, геологический и географический факультеты, ректорат, музей землеведения. Там же и клубная часть с зрительным залом на 800 человек, бассейн, актовый зал на 1500 мест.

Несмотря на щедрое использование в отделке главного здания всех атрибутов сталинского «классицизма» – тяжелых портиков, крупных антаблементов, декоративных «снопов», «шпилей», «пирамид», грубоватой скульптуры, оно не производит впечатления перегруженности из-за крупных форм самого здания. Но парадные интерьеры первого этажа и фойе второго – яркие примеры неумеренного применения «богатых» декоративных приемов. Апофеоз же дурного вкуса – это актовый зал, с его роскошной отделкой, позолотой, мозаичным панно с развевающимися красными знаменами, серпами и молотами в обрамлении венков и изречениями классиков марксизма-ленинизма.

Физический и химический факультеты с их большими лабораториями помещены в отдельные здания позади главного корпуса; отдельное здание занимает и биологический факультет. Кроме них на территории университета находятся десятки различных, больших и малых зданий, выстроенных в разное время, среди которых спортивные манежи, лаборатории, метеостанция, исследовательский бассейн, а также унылое железобетонное строение, которое возвели к осени 1970 г., где располагаются исторический, филологический, философский, юридический факультеты, так называемый «первый гум». Он расположен примерно посередине между главным зданием и цирком, каковое обстоятельство дало начало шутке: «Что такое гум? – Это нечто среднее между университетом и цирком». Во втором здании, также не блещущем архитектурными достоинствами, находятся факультеты экономический и вычислительной математики и кибернетики.

Перед университетом проложен парковый партер, с фонтанами и двумя рядами бюстов выдающихся ученых.

Предполагалось, что грандиозному комплексу университета будет соответствовать еще один – Дворца Советов, который должны были выстроить юго-западнее здания МГУ, как «монументальное сооружение, полностью отвечающее высоким принципам советской социалистической культуры».

Посмотрите также:

 

Порекомендуйте эту страницу своим знакомым. Просто нажмите на кнопку "g+1".

 

Меню

Лучшее

Книги

Все книги